Подводная атомная лодка "Курск" затонула 12 августа 2000 года. Она стала братской могилой для 118 подводников. Несмотря на то, что с момента трагедии прошло уже 14 лет, события тех дней до сих пор остаются в памяти людей огромным черным пятном.
В память о погибших Бабр публикует две предсмертные записки членов экипажа "Курска" Дмитрия Колесникова и Сергея Садиленко. Они переполнены любовью к жизни, отвагой перед лицом смерти и верой в лучшее.
Дмитрий Колесников,
капитан-лейтенант,
27 лет
«Всем привет, отчаиваться не надо. Колесников».
Сергей Садиленко,
капитан-лейтенант,
24 года
Согласно официальной версии, выдвинутой лишь в 2002 году, подлодка «Курск» затонула из-за взрыва торпеды «Кит», который произошел в результате утечки топлива торпеды.
Всего через пару минут после взрыва произошел пожар, который привел к детонации других торпед, находящихся в отсеке. В результате второго взрыва подлодка «Курск» со 118 подводниками на борту пошла ко дну.
Помимо официальной версии крушения подлодки «Курск» есть множество альтернативных версий событий тех дней. C самого начала трагедии версий гибели «Курска» было около десяти:
Версия №1. Внутренний взрыв.
Версия №2. Столкновение с иностранной подводной лодкой.
Версия №3. Столкновение с надводным объектом.
Версия №4. Мина Второй мировой войны.
Версия №5. Поражение собственной ракетой с «Петра Великого».
Версия №6. Поражение ракетой наземного базирования.
Версия №7. Террористический акт.
Версия №8. НЛО.
Версия №9. Торпедная атака иностранной подводной лодкой.
Версия №10. Пожар в аккумуляторном отсеке.
«Курск» — атомная подводная лодка, затонувшая 12 августа 2000г. Была самой современной подводной лодкой Российского Флота. Огромная, по своей длине с футбольный стадион, по высоте с 7- этажное здание снабжена ракетами, каждая из которых в 40 раз мощнее бомбы Хиросимы.
Курск на небольшой глубине для субмарин такого типа, которые проводят боевые ученья, затонул так неглубоко что его можно видеть с поверхности.
Чтобы хорошо понять, нужно представить Курск в вертикальном положении, его задняя часть бы выступала на 50 метров над уровням моря, и люк аварийно- спасательного шлюза оказался бы над водой.
Не смотря на все это, Российский флот официально заявляет, что ему понадобится 30 часов, чтобы найти Курск.
Только 2 дня спустя, в понедельник вечером, по телевиденью объявляют о происшествии: В воскресение 13 августа, Курск затонул со всем экипажем. Факс, отравленный в СМИ, подписанный пресс-службой ВМФ начинается со лжи: «Курск лег на грунт в воскресение 13-го, произошли технические неполадки, ядерного оружия на борту нет».
Адмирал Георгий Костев: Атомные лодки на грунт не ложатся, это должно быть что-то серьезное, и все подводники это знают.
Норвежские и английские водолазы открыли люк за 25 минут! Тогда как Российские утверждали, что это невозможно. Они констатируют своей камерой, что Курск полностью затоплен водой. И все подводники мертвы. К сожалению, когда стало возможно использовать LR-5 , было уже поздно.
Там были обнаружены записки, две из них это записка Колесникова и записка Садиленко. Из этих записок было известно, что после взрыва подводники в 7 и 8 отсеках оставались там живыми какое-то время (2,5 дня) в записке было написано: нас убили. Только часть той записки показали СМИ. Другие страницы засекречены.
Журналистам газеты «Жизнь» удалось получить сведения от судмедэксперта Игоря Грязнова. Он утверждает, что в карманах Дмитрия Колесникова была найдена ещё одна записка, написанная через 3 дня после аварии. Она написана для главнокомандующих и содержит информацию о гибели Курска. Судмедэксперт утверждал, что вице-адмирал Моцак настойчиво просил об этом молчать. Содержание этого письма так никогда и не будет опубликовано. Эти открытия ещё раз подтверждают, что власти намеренно отставили экипаж Курска погибать.
Все тела моряков были извлечены из Курска и вскрыты. Устинов хочет минимизировать ответственность Путина, который не предпринял ни каких действий для спасения моряков. Устинов утверждает, что взрыв и пожар на борту погубили большую часть экипажа. Но из 118 моряков всего 3 тела, которые находились в торпедном отсеке, не могут быть опознаны, доказывая что только они мгновенно погибли.
На днях исполнилось 18 лет со дня гибели атомохода «Курск». События той трагедии обсуждаются до сих пор. И не только в России.
…Середина августа, 2000 год. Вся страна замерла, прильнув к телевизионным экранам. В Баренцевом море происходит что-то из ряда вон… Говорят о нашей суперлодке класса «Антей», которая по не понятным пока причинам «ушла на грунт». Экипаж жив. Они стучат в переборки, сообщает диктор. Потом мелькает сообщение по каналам Интерфакса: по данным российских спецслужб, объемный подводный объект массой до 9 тыс. т водоизмещения дрейфует в Баренцевом море к норвежской границе. Далее идет еще одно любопытное сообщение: в Москву с блиц-визитом прибывает директор ЦРУ Джордж Теннет.
Через какое-то время в «Российскую газету» приходит факс из США (видимо, от коллег-журналистов) с загадочным текстом: «Ищите лодку с характерными повреждениями на базе британских ВМС в Шотландии». Факт получения такой телеграммы из-за океана подтверждает журналист «РГ» (1997–2003 гг.) Елена Василькова.
Суперлодка из группы «Антей» – это атомная субмарина «Курск», экипаж которой – 118 молодых, здоровых и сильных мужчин – погиб 13 августа 2000 года. Почему это случилось? «Аргументы неделi» предлагают версию событий того августа, какой ее представляют французские журналисты.
Кино в Государственной Думе
ИЮНЬ 2007 года. Депутаты ГД готовятся уйти на летние каникулы, но в просторных коридорах здания на Охотном ряду не ощущаешь наступления каникул: народные избранники что-то взволнованно обсуждают приглушенными голосами. «Не может быть…», «Не верю», «Это проделки французских спецслужб». Один из депутатов ГД, человек очень известный в нашей стране («Аргументы неделi» он читает постоянно и с большим уважением относится к нашему изданию), осторожно спрашивает:
– Хотите посмотреть триллер о гибели подлодки «Курск»?
– Художественный?
– Нет, документальный. Эти кадры были сняты французскими спецслужбами во время спасательной операции нашей атомной субмарины. Они же крутились там все время вместе с американцами и норвежцами. Потом эти кадры попали в руки французских журналистов. По французскому каналу France-2 фильм Жана-Мишеля Карре показали только один раз. И назывался он «Курск»: подводная лодка в мутной воде».
Справка «АН»
АПЛ «Курск» – атомная подводная лодка проекта 949А «Антей» (по классификации НАТО – «Оскар-2»). Такие атомоходы имеют длину 154 м, водоизмещение до 18 тыс. т, глубину погружения – до 500 м, скорость подводного хода – до 28 узлов (примерно 52 км/ч), экипаж – 130 человек. На вооружении «Антеев» – 24 пусковые установки комплекса крылатых ракет «Гранит» (каждая из которых в 40 раз мощнее бомбы, сброшенной над Хиросимой).
Так я посмотрела кино в Государственной Думе. 73 минуты ужаса возвращения в те дни августа 2000 года.
По французской версии, мы все-таки были на грани Третьей мировой войны. И только выдержка российского руководства не позволила событиям принять необратимый ход. Так об этом, во всяком случае, рассказывает французская документальная лента «Курск»: подводная лодка в мутной воде».
Колокольный звон
ВЕРНЕМСЯ в 2000 год. Май. 11-е число. Агентство военных новостей сообщает: «В августе с.г. на Северном флоте пройдут учения аварийно-поисковых сил флота по оказанию помощи «затопленной» атомной подводной лодке. План учений уже подготовлен и утвержден в Управлении поисковых и спасательных работ ВМФ. Подводная лодка в результате «аварии» должна лечь на грунт, а спасательное судно «Михаил Рудницкий» обеспечит выход на поверхность «пострадавшего экипажа». Подъем людей с глубины свыше 100 м будет произведен с помощью специального спасательного «колокола».
Спасатель «Михаил Рудницкий» действительно пришел на помощь атомной субмарине, вот только сценарий этого спасания получился несколько иным… Той самой «затопленной» атомной лодкой по расписанному сценарию должен был стать «Курск». И он им стал. Но утонула атомная субмарина на самом деле. Злой рок?
Эдмонд Поуп и сумасшедшая «сигара»
ПЕРВЫЕ кадры французской картины: на маневрах в Баренцевом море присутствуют высокопоставленные китайские военные специалисты. Они должны увидеть испытательный пуск новой (сумасшедшей – как ее называют) торпеды «Шквал», способной двигаться под водой со скоростью 500 км в час. Такого оружия нет ни у кого в мире. Эта торпеда как будто бы «родилась в сорочке»: свою скорость она развивает в газовой оболочке. Вес торпеды – 2 тонны. Китай, как подчеркивают французы, уже покупал «Шквал», но русские предлагают усовершенствованную «модель».
Американцам эти маневры и особенно «китайские смотрины» сильно не нравятся: они не хотят, чтобы Пекин получил от Кремля эту сумасшедшую «сигару». И здесь французские кинодокументалисты вспоминают историю ареста в Москве американского предпринимателя Эдмонда Поупа, одного из бывших сотрудников секретных служб ВМС США.
Поуп, как известно, обсуждал детали конструкции торпеды «Шквал» с ее изобретателем Анатолием Бабкиным. Но в свой 27-й приезд в Россию в апреле 2000 г. агент был арестован прямо в гостинице. Его приговорили к 20 годам колонии строгого режима. Об этом деле говорили очень много, и вскоре после гибели «Курска» Поупа отпустили домой по причине его заболевания раком кожи. Кстати, он до сих пор жив.
Торпеда с наконечником из обедненного урана
ПОКА суда наших ВМС готовились к маневрам, неподалеку оказались две американские субмарины – «Мемфис» и «Толедо». 11 час. 28 минут. «Курск» должен сделать торпедный залп. Лодка всплывает на перископную глубину. В этот момент американская подлодка теряет гидроакустический контакт с целью из-за резкого изменения глубины «Курска» и тоже всплывает. По версии французских кинодокументалистов, это была подлодка «Толедо» класса «Лос-Анджелес». Командир «Курска» Лячин дает команду на циркуляцию по курсу вправо и влево…
Лодки неуклонно сближались. И в какой-то момент кормовой стабилизатор «Толедо» задел носовую оконечность «Курска». Потом стальное крыло вспороло наружную обшивку русской субмарины, смяло боковой торпедный аппарат с ракетоторпедой К-84. Видеозапись показывает длинные разрывы на корпусе. Что дальше? По французской версии, чтобы предотвратить возможную атаку «Курска» против «Толедо» (предполагается, что американцы как будто бы услышали открытие заглушки торпедного аппарата «Курска»), «Мемфис» тоже стреляет новейшей торпедой МК-48 по «Курску».
Американская торпеда МК-48 имеет металлический наконечник из так называемого обедненного урана, что позволяет ей беспрепятственно прошивать любой металл. Торпеда несет в себе и множество зажигательных частиц. Именно этим можно объяснить сильнейший пожар в носовых отсеках «Курска». Доказательством атаки служит идеально круглая дыра с загнутым внутрь металлом обшивки корпуса нашей подлодки: в фильме она видна идеально.
В первые минуты трагедии сразу погибли 94 моряка. Лодка начала падать на грунт. При ударе турбины сдвинулись с фундаментов, лопнули паропроводы, вспыхнуло электрооборудование. Произошел второй взрыв, в 100 раз мощнее первого. Именно его зафиксировали норвежские сейсмологические станции. Лодка опустилась на глубину 108 метров. Два ядерных реактора остановились.
Позже во втором отсеке будет найдена задняя крышка торпедного аппарата, выбитая при взрыве такой силы, что она приварилась к прочной межотсечной переборке.
«Мемфис» тоже получил повреждения в носовой части. Но смог уйти. Малым ходом он двинулся в норвежский порт Берген. Оттуда отправился на Британские острова и встал на трехнедельный ремонт в Фаслейне (база британских ВМС в Шотландии). Потом отправился домой и прошел половину пути. Но в Конгрессе США поднялся большой шум: конгрессмены требовали провести расследование, и «Мемфис» снова отослали в Британию.
Признания норвежского адмирала
– НЕКОТОРЫЕ обстоятельства разыгравшейся трагедии стали известны после увольнения норвежского адмирала, командующего северной группировкой войск Норвегии Эйнара Скоргена, – говорят французские документалисты.
Упрямый адмирал не сошелся во мнениях с руководством НАТО, а вернее, с командованием ВМФ США, и еще в августе 2000 г. позволил себе недвусмысленные намеки на причастность американцев к катастрофе в Баренцевом море.
17 августа 2000 г. Скоргену пришлось по тревоге поднимать в воздух самолеты береговой охраны военного флота Норвегии, т.к., согласно полученному сообщению, 6 российских самолетов вторглись в воздушное пространство Норвегии. Адмирал Скорген очень удивился, т.к. ранее российские летчики никогда не посещали этот район. Эйнар Скорген срочно связался по телефону с главкомом ВМФ России адмиралом Владимиром Куроедовым. Он пояснил, что российские летчики увлеклись, пытаясь выследить неизвестную подводную лодку, которая уходила из Баренцева моря. После телефонного разговора двух адмиралов инцидент был исчерпан.
По словам Скоргена, к тому времени он уже слышал о том, что «Курск» погиб, столкнувшись с американской подводной лодкой. Сначала седой адмирал был уверен, что это «пропаганда». Однако после инцидента с самолетами Эйнар Скорген переменил свое мнение. Он заметил, что американская подлодка «Мемфис» действительно заходила 19 августа в норвежский порт Берген, где ее сумели сфотографировать норвежские журналисты. Но норвежские военные утверждали, что на субмарине не выполнялось никаких ремонтных работ. Однако, полагает адмирал Скорген, косвенным свидетельством того, что с «Мемфисом» что-то было не в порядке, может служить секретный приказ американского командования: доставить в Норвегию из США 12 жен офицеров экипажа американской субмарины. На «Мемфисе» во время столкновения с «Курском» погибли 12 подводников.
Позже корабль «Петр Великий» недалеко от места трагедии в Баренцевом море обнаружил бело-зеленый аварийный буй (это раскраска НАТО, у нас бело-красные буи. – «АН»). Этот аварийный буй – как уже выяснено – принадлежал американской подводной лодке «Мемфис».
Получивший сильные повреждения «Толедо» после столкновения затаился. На лодке была разбита носовая часть, частично были разрушены винт и рулевая группа. В течение двух суток экипаж сумел справиться с последствиями столкновения. И 15 августа 2000 г. под прикрытием двух натовских «Орионов» экипаж смог вывести лодку на глубину. «Толедо» отправили в один из доков США.
– Столкновение произошло на встречных курсах, – объясняют создатели фильма. – Российский атомоход оказался ниже иностранной подлодки, которая нанесла по «Курску» удар килевым листом. В результате столкновения у российской подлодки были снесены ограждения рубки, повреждены элементы, обеспечивающие выход всплывающей спасательной камеры. Взрыв на борту подводной лодки «Курск» привел к образованию в левой части ее носового отсека крупного отверстия размером около полутора квадратных метров.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Адмирал Эдуард Балтин, Герой Советского Союза, подводник-атомник:
– Я не буду ничего говорить о гибели подлодки «Курск». У меня есть мое личное, профессиональное, мнение. Но я не верю, что было столкновение с американской подлодкой. Нет никакой достоверности. Сомнительно. Весьма сомнительно. Что касается фильма. Есть деньги. Есть режиссер. Есть прокат. Нужны жареные факты. И фильм работает!
Герой Советского Союза, адмирал Владимир Чернавин (сегодня – президент Союза моряков-подводников ВМФ России):
– В те дни я не дал ни одного интервью по поводу гибели подлодки «Курск». И я хочу сохранить свое «алиби». Фильм я не видел, но согласитесь, все это только предположения. Доказательств нет! Есть официальная версия.
Торпеда на пероксиде водорода
ГЕНЕРАЛЬНОМУ прокурору России Владимиру Устинову (уже бывшему) было доверено провести расследование гибели АПЛ «Курск». Но Устинов, еще не приступив к расследованию, уже сообщает, что причиной гибели АПЛ «Курск» стал взрыв старой учебной торпеды на пероксиде водорода. Однако торпеды на пероксиде водорода не используются на всех флотах мира уже больше 30 лет, а «Курск» – суперсовременная лодка! Свое расследование В. Устинов закончит через 1 год и 10 месяцев: оно уместится на 2000 страницах, но вывод Генеральный прокурор России сделает все тот же: «Курск» погубила старая торпеда». Но комиссия под руководством вице-премьера Ильи Клебанова в первые дни после гибели подлодки назвала три возможные версии катастрофы: столкновение с подводным объектом; взрыв дрейфующей мины времен войны; нештатная ситуация в первом отсеке атомохода. Старая торпеда на пероксиде водорода в версиях комиссии Клебанова даже не проходила.
В 2005 г. отмечали 5 лет со дня гибели подлодки. В одном из своих интервью бывший командующий Северным флотом адмирал Вячеслав Попов на вопрос корреспондента о гибели АПЛ «Курск» вдруг сказал: «Я знаю правду о «Курске», но еще не пришло время ее рассказать».
Записка капитан-лейтенанта Колесникова
«СМЕРТНЫЙ жетон У-865568» командир турбинной группы АПЛ «Курск», 26-летний капитан-лейтенант Дмитрий Колесников в тот поход не взял. Теперь этот жетон носит его вдова – Ольга Колесникова. Это была плохая примета? Дмитрия Колесникова из затопленной подлодки подняли самым первым. В нагрудном кармане его куртки обнаружили обгоревший листок из записной книжки: «Оля, я тебя люблю, не сильно переживай…» И далее: «Писать здесь темно, но попробую наощупь. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8-м и 9-м и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников». На обороте – подробный список моряков с указанием боевых номеров, с отметками о проведенной перекличке. Капитан подлодки «Курск» Геннадий Лячин погиб в первые секунды катастрофы: его первый отсек снесло как будто бы гильотиной. От капитана остались только куртка и мизинец…
И только через 400 дней родственники получили тела погибших моряков.
Шесть из 24 ракет «Гранит» с ядерными боеголовками оказались поврежденными. Их отправили на завод «Нерпа» в губе Оленья (Кольский полуостров) для утилизации. АПЛ «Курск» подняли со дна Баренцева моря без первого отсека. Родственникам погибших моряков объяснили, что там находятся взрывчатые вещества, поэтому поднимать этот отсек на поверхность опасно. Отсек остался на месте аварии.
А потом атомную субмарину «Курск» вывезли на остров, разрезали-распилили и расплавили.
Был корабль – и нету…
Разумеется, пересказывая французскую версию тех трагических событий, мы не преследовали цель подвергнуть сомнениям выводы Генпрокуратуры об истинной причине потери «Курска». Но таинственная гибель суперподлодки относится к тому разряду морских тайн, которые будоражат воображение и по прошествии многих лет. Такой, например, была гибель «Титаника». Нас же версия французов привлекла тем, что, если гипотетически все так и было, становится понятным, что произошло потом. Во всяком случае, началось заметное потепление отношений с США. Все это можно было бы рассматривать в качестве моральной компенсации нашему руководству за выдержку. Только представьте себе, что последовало бы за тем, когда «Толедо» и «Мемфис» были бы атакованы и потоплены силами ВМС России? Вообще-то – это уже была бы война.
И последнее. Сегодня такой случай уже трудно представить. Армия и флот вновь становятся главной опорой государства. И на последних маневрах в Северном море было мало любопытных, кто рисковал оказаться вблизи наших кораблей. Есть такой закон – око за око. Его никто не отменял.
СПРАВКА «АН»
В ИСТОРИИ советского и российского ВМФ было более двух десятков столкновений подводных лодок с зарубежными субмаринами.
Столкновения на Северном флоте:
1. 1968 г. АПЛ «К-131» с неустановленной АПЛ ВМС США.
2. 1969 г. АПЛ «К-19» с АПЛ Гато ВМС США;
3. 1970 г. АПЛ «К-69» с неустановленной АПЛ ВМС США;
4. 1981 г. АПЛ «К-211» с неустановленной АПЛ ВМС США;
5 1983 г. АПЛ «К-449» с неустановленной АПЛ ВМС США;
6. 1986 г. АПЛ «ТК-12» с АПЛ «Сплендид» ВМС Великобритании;
7. 1992 г. АПЛ «К-276» в наших территориальных водах с АПЛ «Батон Руж» ВМС США;
8. 1993 г. АПЛ «Борисоглебск» с АПЛ «Грейлинг» ВМС США.
На Тихом океане:
1. 1970 г. в полигоне боевой подготовки у Камчатки АПЛ «К-108» и АПЛ «Тотог» ВМС США;
2. 1974 г. в этом же районе АПЛ «К‑408» с АПЛ «Пинтадо» ВМС США;
3. 1981 г. в заливе Петра Великого АПЛ «К-324» с неустановленной АПЛ ВМС США.
Список можно продолжить.
12 августа 2000 года на атомоходе «Курск» произошли два взрыва. Трагедия, взволновавшая тогда каждого, спустя 15 лет начинает забываться. Историю гибели экипажа все сложнее отделить от домыслов и лжи.
Согласно плану учений, проходивших в августе 2000 года, атомоход К-141 должен был между 11-40 и 13-20 часами 12 августа произвести условное торпедирование надводного корабля противника. Но вместо того в 11 часов 28 минут 26 секунд раздался взрыв мощностью 1,5 балла по шкале Рихтера. А через 135 секунд — второй — более мощный. До 13-50 «Курск» не вышел на связь. Командующий Северным флотом Вячеслав Попов приказывает «в 13.50 начать действовать по худшему варианту» и вылетает с атомного крейсера «Петр Великий» в Североморск, очевидно, для обсуждения ситуации. И лишь в 23-30 объявляет боевую тревогу, признавая «пропажу» лучшего подводного судна Северного флота.
К 3-30 часам определяется примерный район поиска, а к 16-20 устанавливается технический контакт с «Курском». Сама спасательная операция начинается в 7 часов утра 14 августа.
С одной стороны, действия спасателей, которые стороннему наблюдателю казались нерасторопоными, с другой — кажущееся бездействие президента страны, в течение четырех дней после аварии продолжавшего отдыхать в Сочи, с третьей — данные о технических дефектах подлодки, с четвертой — противоречивая информация от властей, словно старавшихся запутать всех, кто следил за судьбой экипажа — все это породило слухи о некомпетентности руководителей.
Люди, по словам Владимира Путина, предались излюбленной народной забаве: поиску виноватых. И впоследствии возмущались, что никто, по большому счету, не понес наказания. Но в том-то и беда, что если уж наказывать, то пришлось бы многих — всех тех, кто приложил руку к развалу флота, кто закрывал на это глаза, кто не работал в полную силу за мизерную (1,5-3 тысячи рублей) зарплату. Но это не имело значения: даже если бы военные в 13 часов 12 августа начали поиски «Курска», экипаж спасти они все равно бы не успели.
Поводом для многочисленных спекуляций стали сигналы SOS, по которым был обнаружен «Курск» и которые продолжались в течение двух дней. Сигналы были зафиксированы на разных кораблях, и некоторые очевидцы даже утверждали, что слышали позывные подлодки — «Винтик».
До 15 августа руководители операцией продолжали уверять, будто связь с экипажем, установленная через перестукивание, продолжается. А уже 17-го в качестве официальной закрепилась новая версия: большинство моряков «Курска» погибли в первые минуты после взрыва, оставшиеся прожили всего несколько часов.
А сигналы SOS были записаны на магнитную ленту и изучены экспертами. Было доказано, что выстукивал не человек, а автомат, какого не могло быть и не было на борту «Курска». И данный факт лег новым доказательством в теорию о столкновении атомохода с иностранной подводной лодкой.
Причиной первого взрыва на «Курске» стала деформация торпеды. Это признает большинство исследователей. Но сама причина деформации остается предметом споров. Широкое распространение получила версия о столкновении с американской подлодкой «Мемфис». Считается, что это она давала пресловутые сигналы бедствия.
В Баренцевом море «Мемфис» вместе с другой американской и британской субмаринами следила за учениями российского флота. Выполняя сложный маневр, ее офицеры ошиблись с траекторией, вплотную приблизились и врезались в готовившуюся выстрелить К-141. «Мемфис» пошла на дно, как и «Курск», пропахала носом грунт и встала. А через несколько дней ее обнаружили на ремонте в норвежском порту. В пользу этой версии говорит и тот факт, что К-141 оказалась в километре или двух от того места, из которого подавался сигнал бедствия.
Принципиальным стал вопрос о времени гибели экипажа российской подводной лодки. Командование флотом фактически признало, что поначалу вводило всех в заблуждение: никакого перестукивания с подводниками не велось. Большая часть экипажа, действительно, погибла в результате первого и второго взрывов. А выжившие, запершиеся в девятом отсеке могли бы протянуть дольше, если б не трагическая случайность, обнаруженная при вскрытии трупов.
Попытки моряков самостоятельно выбраться на поверхность результата не дали. Им пришлось терпеливо сидеть и ждать спасения. В 19 часов, когда наверху еще колебались, объявлять ли боевую тревогу, в отсеке началось килородное голодание. Морякам нужно было зарядить новые пластины регенерации. Трое отправились к установке, и кто-то, видимо, уронил пластину в маслянистую воду. Чтобы спасти товарищей, один из подводников бросился, телом закрыл пластину. Но было поздно: раздался взрыв. Несколько человек умерло от химических и термических ожогов, остальные — в считанные минуты задохнулись угарным газом.
Косвенно гипотезу о гибели экипажа еще 12 августа подтверждает записка, оставленная капитаном-лейтенантом Колесниковым: «15.15. Здесь темно писать, но на ощупь попробую. Шансов, похоже, нет: процентов 10-20. Будем надеяться, что хоть кто-нибудь прочитает». То есть уже в три часа пополудни члены команды экономили свет, спокойно сидели в темноте и ждали. А неровный почерк, которым написана эта — вторая по счету — записка, свидетельствует о том, что сил у Дмитрия Колесникова оставалось мало.
А дальше в записке было ставшее знаменитым — завещание всем нам, оставшимся в живых: «Всем привет, отчаиваться не надо. Колесников». И — какая-то фраза, пропущенная, утаенная от общественности следствием.
Из той фразы выросли новые домыслы: будто комиссия покрывает чье-то разгильдяйство, будто капитан-лейтенант ответил той фразой на вопрос, кто виноват или, по крайней мере, в чем причина аварии. Долго убеждали следователи, что из этических соображений не открывают содержание оставшейся части записки, что в ней — личное послание жене, не имеющее для нас никакого значения. До тех пор не верила общественность, пока не открылось содержание засекреченной части. А саму записку следствие жене Дмитрия Колесникова так и не отдало — только копию.
26 августа 2000 года командиру подводной лодки Геннадию Лячину приказом Президента было присвоено звание Героя России, а все находившиеся на борту были награждены орденом Мужества. Новость эта была встречена скорее скептически: решили, что руководство страны таким образом пытается замолить свои грехи перед экипажем, загладить ошибки, допущенные в ходе спасательной операции.
Но командующий Северным флотом объяснял: к награде подводники «Курска» были представлены гораздо раньше, после операции, успешно выполненной в Средиземноморье в 1999 году, в самый разгар натовской агрессии в Югославии. Тогда экипажу К-141 удалось пять раз условно поразить корабли противника, то есть уничтожить весь американский шестой флот, и уйти незамеченными.
Но справедливости ради стоит заметить, что многие из погибших в августе 2000-го за год до того не участвовали в средиземноморском походе.
Едва ли не с самого начала спасательной операции свою помощь предлагали британцы и американцы, а чуть позже норвежцы. В СМИ активно пропагандировали услуги иностранных специалистов, убеждая: у них и техника лучше, и специалисты мастеровитей. Затем, задним числом, уже сыпали обвинения: если бы пригласили раньше, 23 человека, запертые в девятом отсеке, были бы спасены.
На деле никакие норвежцы не в силах были помочь. Во-первых, к моменту обнаружения «Курска» подводники были уже сутки как мертвы. Во-вторых, тот объем работы, что проделали наши спасатели, тот уровень самопожертвования и самоотдачи, с которым они работали и который позволял круглосуточно, без перерывов, вести операцию, был немыслим для зарубежных специалистов.
Но — главное — даже если члены команды «Курска» были еще живы 15 и 16 числа, спасти их невозможно было по техническим причинам. Подводные аппараты не могли присосаться к подводной лодке из-за повреждений в ее корпусе. И здесь бессильна была самая современная и совершенная техника.
Подводная лодка и ее экипаж стали жертвой стечения тысяч различных обстоятельств. А ее гибель, в которой нет ничьей персональной вины, возможно, впервые за долгие годы, объединила ожесточившуюся страну.
ЗАПИСКИ ФЛОТА КАПИТАНА РИКОРДА О ПЛАВАНИИ ЕГО К ЯПОНСКИМ БЕРЕГАМ В 1812 И 1813 ГОДАХ, И О СНОШЕНИЯХ С ЯПОНЦАМИ
Взятие японцами капитана Головнина при острове Кунашире. – Шлюп снимается с якоря и подходит к крепости. – Японцы начинают стрелять в нас из пушек; мы им отвечаем, сбиваем одну батарею, но главной крепости не могли никакого вреда причинить. – Покушения наши объясниться с японцами, но без успеха. – Хитрость, ими употребленная для завладения нашею шлюпкою. – Мы оставляем на берегу письмо и некоторые вещи для пленных наших соотечественников и отплываем в Охотск. – Прибытие в Охотск и отправление мое в Иркутск, трудности и опасности пути сего. – Весною я возвращаюсь опять в Охотск с японцем Леонзаймом. – Приготовление шлюпа к походу, на который я беру привезенных из Камчатки 6 человек японцев и отправляюсь к острову Кунаширу. – Опасность, угрожавшая нам кораблекрушением при острове св. Ионы. – Прибытие в залив Измены. – Безуспешные наши покушения открыть переговоры с Японцами. – Упрямство и злость Леонзаймы и объявление его, что наши пленные убиты. – Я отпускаю привезенных на шлюпе Японцев на берег и беру с японского судна других людей, в том числе начальника оного, от которого мы узнаем, что наши живы. – Отправление наше со взятыми японцами из Кунашира и благополучное прибытие в Камчатку.
1811 года 11 числа в 11 часов пополуночи и, ежели считать по древнему обычаю с сентября, то и 11 месяца июля, постигло нас то печальное происшествие, которое останется в памяти всех служивших на шлюпе «Диане» на всю жизнь неизгладимым и всегда будет возобновлять скорбные чувствования при воспоминании об оном. Известно читателям, что несчастие, постигшее капитана Головнина, ввергнувшее нас в глубокую тоску и поразившее дух наш недоумением, было неожидаемо. Оно разрушило все наши лестные виды о возможности возвратиться сего же года в отечество, коими услаждались мы при отправлении из Камчатки для описи Курильских островов, ибо, когда свершился роковой удар разлучением нас самым ужаснейшим образом с достойным и любимым нашим начальником и с пятилетними сослуживцами, никто уже не помышлял о возвращении к своим родственникам и друзьям, а все положили твердое упование на Бога и единодушно решились, как офицеры, так и команда, не оставлять японских берегов, доколе не испытаем всех возможных средств для освобождения своих сослуживцев, если они живы. Если же они, как мы иногда полагали, убиты – доколе не отомстим надлежащим образом на тех же самых берегах.
Проводив господина Головнина со всеми съехавшими с ним на берег в зрительные трубы до самых городских ворот, куда они были введены в сопровождении великого числа людей и, как нам казалось по отличному разноцветному одеянию, значащих японских чиновников, и руководствуясь одинаковыми с господином Головниным правилами, я нимало не подозревал японцев в вероломстве и до такой степени был ослеплен уверенностью в искренности их поступков, что, оставшись на шлюпе, занимался приведением всего в лучший порядок на случай приезда японцев вместе с господином Головниным как добрых посетителей.
Среди таких занятий около полудня слух наш внезапно поражается сделанными на берегу выстрелами и чрезвычайным в тоже время криком народа, бежавшего толпою из городских ворот прямо к шлюпке, на которой господин Головнин съехал к ним на берег. Посредством зрительных труб мы явственно видели, как сей народ, в беспорядке бежавший, со шлюпки расхватал мачты, паруса, весла и другие принадлежности. Между прочим, казалось нам, что одного из наших гребцов мохнатые курильцы понесли на руках в городские ворота, куда вбежав все, оные за собою заперли. В туже минуту настала глубочайшая тишина: все селение с морской стороны было завешено полосатою бумажною материею, и потому нельзя было видеть, что там происходило, а вне оного никто уже не показывался.
При сем насильственном поступке японцев жестокое недоумение об участи оставшихся в городе наших сослуживцев терзало наше воображение. Всякой удобнее может постигать по собственным своим чувствам, полагая себя на нашем месте, нежели я могу то описать. Кто читал японскую историю, тот легко может вообразить, чего надлежало нам ожидать от мстительного нрава японцев.
Не теряя ни минуты, я приказал сняться с якоря, и мы пошли ближе к городу, полагая, что японцы, увидя вблизи себя военное судно, переменят свое намерение и, может быть, согласятся, вступя в переговоры, выдать наших, захваченных ими. Но вскоре уменьшившаяся до двух с половиною сажень глубина принудила нас стать на якорь еще в довольном расстоянии от города, до которого хотя ядра наши и могли доставать, но значительного вреда нанесть были не в состоянии. И в то время, как мы приготовляли шлюп к действию, японцы открыли огонь с поставленной на горе батареи, которой ядра брали еще на некоторое расстояние далее нашего шлюпа. Сохраняя честь отечественного и уважаемого всеми просвещенными державами, а теперь оскорбленного флага и чувствуя правость своего дела, приказано было мною открыть пальбу по городу с ядрами. Около 170 выстрелов сделано было со шлюпа: нам удалось сбить упомянутую на горе батарею. Притом мы приметили, что тем не сделали желаемого нами впечатления на город, закрываемый с морской стороны земляным валом; равно и их выстрелы не сделали никакого повреждения на шлюпе. Посему я счел за бесполезное далее оставаться в сем положении, приказал прекратить пальбу и сниматься с якоря.
Японцы, по-видимому, ободренные прекращением нашего огня, палили без разбору во все время нашего удаления от города. Не имея достаточного числа людей на шлюпе, коими можно бы было сделать высадку, не в состоянии мы были предпринять ничего решительного в пользу наших несчастных сотоварищей (всех людей на шлюпе оставалось с офицерами 51 человек).
Потеря любимого и почитаемого ими капитана, который о них в переплытии великих морей и при переменах разных климатов толикое прилагал тщание, потеря прочих сослуживцев, исторгнутых коварством из средины их и, может быть, как полагали, лютейшим образом умерщвленных, – все сие до неимоверной степени огорчило служащих на шлюпе и возбудило в них желание отмстить вероломству до такой степени, что все с радостью готовы были броситься в средину города и мстящею рукою или доставить свободу своим соотечественникам, или, заплатя дорогою ценою за коварство японцев, пожертвовать самою жизнью. С такими людьми и при таких чувствованиях нетрудно было бы произвесть сильное впечатление над коварными врагами, но тогда бы шлюп оставался без всякой защиты и мог легко быть предан огню. Следовательно, всякое удачное и неудачное покушение осталось бы в России навсегда неизвестным, равно и собранные нами сведения в сей последней экспедиции при описании южных Курильских островов и много времени и трудов стоящее описание географического положения сих мест не принесли бы также никакой ожидаемой от того пользы.
Отошед далее от города, стали мы на якорь в таком расстоянии, чтобы ядра с крепости до нас не могли доставать, а между тем положено было написать к попавшемуся в плен нашему капитану письмо. В оном изложили мы, сколь чувствительна нам была потеря в лишении своего начальника и сослуживцев и сколь несправедлив и противен народному праву поступок кунаширскаго начальника; известили, что отправляемся теперь в Охотск для донесения вышнему начальству, что все на шлюпе до единого готовы будут положить жизнь свою, если других не будет средств к их выручению. Письмо подписано всеми офицерами и положено в стоявшую на рейде кадку. К вечеру мы еще оттянулись по завозу далее от берега и провели ночь во всякой готовности отразить нечаянное нападение неприятеля.
Поутру мы видели с помощью зрительных труб вывозимые из города на вьючных лошадях пожитки, вероятно, с тем намерением, чтоб мы не покусились каким-либо средством сжечь город. В восемь часов утра, руководствуясь, хотя с крайнею печалью, необходимою должностью службы, отданным от себя приказом принял я по старшинству моего чина шлюп и команду в свое ведение и потребовал от всех остававшихся на шлюпе офицеров письменного мнения о средствах, какое кто из них признает за лучшее к выручению наших соотчичей. Общим мнением положено оставить неприятельские действия, от которых еще может сделаться хуже участь плененных, и японцы, может быть, покусятся чрез то и на жизнь их, если она еще сохранена, а идти в Охотск для донесения о сем вышнему начальству, которое может избрать надежные средства к выручению захваченных, если они живы, или к отмщению за коварство и нарушение народного права в случае их умерщвления.
На рассвете послал я штурманского помощника Среднего на шлюпке к поставленной на рейде кадке осмотреть, взято ли третьего дня положенное наше письмо. Он, не доехав еще до оной, услышал в городе барабанный бой и возвратился в чаянии, что из города его атакуют на гребных судах. И в самом деле приметили мы одну отвалившую байдару, но она, несколько отъехав от берега, поставила еще вновь кадку с черными флюгарками. Увидав сие, мы тотчас снялись с якоря в намерении подплыть ближе к городу и послать гребное от себя судно осмотреть помянутую кадку, не найдется ли в оной письма или чего другого, по коему бы мы могли дознаться об участи наших товарищей. Но скоро приметили, что сия кадка прикреплена была к веревке, у коей конец был на берегу, с помощью коей нечувствительно притягивали ее к берегу, думая таким образом заманить шлюпку ближе и завладеть ею. Приметя сие коварство, мы стали тотчас на якорь. При малейшей возможности ласкали мы себя надеждою узнать об участи несчастных спутников наших, ибо с того самого времени, как сделались они жертвою японского вероломства, судьба их была для нас совершенно неизвестна.
С одной стороны, думали мы, что мстительность азиатская при таком неприязненном расположении не допустит их оставлять наших пленных долгое время в живых, а с другой – рассуждали, что японское правительство, похваляемое всеми за особенное благоразумие, конечно, не решится оказать мщение над семью человеками, во власть его попавшимися. Теряясь таким образом в неизвестности, мы ничего не могли лучшего придумать, как показать японцам, что считаем наших товарищей живыми и что никак не воображаем, чтоб в Японии жизнь попавшихся в плен не также сохранялась, как в прочих просвещенных государствах. На сей конец послал я мичмана Филатова к одному оставленному без людей селению, на мысу находящемуся, приказав ему оставить приготовленное и укладенное порознь с надписями для каждого из офицеров белье, бритвы и несколько книг, а для матросов платье.
14 числа с горестными чувствованиями оставили мы залив Измены, по справедливости названный сим именем офицерами шлюпа «Дианы», и пошли прямейшим трактом к Охотскому порту, будучи во все почти время окружены непроницаемым густым туманом. Одна сия туманная погода причиняла плаванию сему некоторую неприятность; ветры же были благоприятны и умеренны. Но ужаснейшая из всех бурь свирепствовала в душе моей, доколе мы по тихости ветров несколько дней плавали в виду ненавистного острова Кунашира! Слабый луч надежды по временам подкреплял мой унылый дух. Я льстился мечтою, что мы еще не навсегда разлучены с нашими товарищами; с утра до вечера я осматривал в зрительную трубку весь морской берег, надеясь узреть кого-нибудь из них, на челноке спасшегося из жестокого плена по внушению самого провидения.
Но когда мы вышли в пространство Восточного океана, где зрение наше за густотою тумана простиралось только на несколько сажень, тогда самые мрачные мысли мною овладели и не переставали днем и ночью наполнять мое воображение различными мечтами. Я жил в каюте, которую пять лет занимал друг мой Головнин, и в которой многие вещи оставались в том же порядке, как были положены им самим в самый день его отъезда на злополучный берег. Все сие напоминало весьма живо о недавнем его присутствии.
Офицеры, входившие ко мне с докладами, часто по привычке ошибались, называя меня именем господина Головнина, и при сих ошибках возобновляли скорбь, извлекавшую у них и у меня слезы. Какое мучение терзало душу мою! Давно ли, думал я, разговаривал я с ним о представлявшейся возможности восстановить доброе с японцами согласие, которое было нарушено безрассудным поступком одного дерзкого человека, и в чаянии такого успеха мы вместе радовались и душевно торжествовали, что сделаемся полезными нашему Отечеству. Но какой жестокий оборот последовал вместо сего? Господин Головнин с двумя отличными офицерами и четырьмя матросами отторгнут от нас народом, известным в Европе только по лютейшему противу христиан гонению, и участь их покрыта для нас непроницаемою завесою. Такие размышления доводили меня до отчаяния во всю дорогу.
Чрез шестнадцать дней благополучного плавания представились взору нашему строения города Охотска, как будто вырастающие из океана. Вновь построенная церковь была выше и красивее всех прочих зданий. Низменный мыс, или, лучше сказать, морская отмель, на которой построен город, не прежде с моря открывается, как по рассмотрении всех строений.
Желая снестись, не теряя времени с портом, приказал я при поднятии флага выпалить из пушки, и в ожидании лоцмана с берега мы легли в дрейф. Вскоре приехал к нам от начальника порта лейтенант Шахов с поручением показать нам лучшее место. По его назначению стали мы на якорь. После сего я отправился в Охотск донесть о несчастии и потере нашей на японских берегах начальнику порта флота капитану Миницкому, с коим я и господин Головнин равным были связаны дружеством со времени нашего служения на английском флоте. Он изъявил искреннейшее соболезнование в постигшем нас несчастии. Усерднейшим принятием взаимного участия, благоразумными своими советами и всеми зависящими от него пособиями несколько облегчал мою скорбь, усугубляемую помышлением, что вышнее начальство из одного простого моего донесения о взятии господина Головнина японцами может заключить по первому взгляду, что я не привел в исполнение всех зависевших от меня способов для его выручки.
Усмотрев, что пребывание мое в Охотске во время продолжительной зимы совершенно для службы бесполезно, поехал я с согласия капитана Миницкого в сентябре месяце в Иркутск в намерении следовать до Санкт-Петербурга для подробного донесения обо всем случившемся господину морскому министру, чтобы просить его разрешения на кампанию к японским берегам для освобождения оставшихся в плену наших соотечественников.
Сим кончилась кампания, которая стоила нам столиких трудов и пожертвований, перенесенных нами со всею твердостью в той утешительной мысли, что исполнив волю правительства своего, окажем оному услугу распространением новых сведений об отдаленнейших местах и по возвращении своем вкусим приятный покой среди соотечественников наших. Но вопреки всем надеждам ужасное несчастие постигло нашего начальника и сотоварищей!
Мне надлежало в одну зиму успеть совершить предполагаемую в Санкт-Петербург и обратно в Охотск поездку, и потому я принужден был, не теряя времени в ожидании зимнего пути в Якутск (куда я приехал в исходе сентября), ехать опять верхом до самого Иркутска, что мне удалось исполнить в 56 дней. Всего расстояния проехал я верхом 3000 верст. Я должен признаться, что сия сухопутная кампания была для меня самая труднейшая из всех совершенных мною: вертикальная тряска верховой езды для моряка, привыкшего носиться по плавным морским волнам, мучительнее всего на свете! Имея в виду поспешность, я иногда отваживался проезжать две большие в сутки станции, по 45 верст каждая, но тогда уже не оставалось во мне ни одного сустава без величайшего расслабления. Самые даже челюсти отказывались исполнять свою должность.
Сверх сего и осенний путь от Якутска до Иркутска, возможный только для верховой езды, есть самый опаснейший. Большею частию езда совершается по тропам на крутых косогорах, составляющих берега реки Лены. Во многих местах протекающие с их вершин источники замерзают выпуклым весьма скользким льдом, называемым ленскими жителями накипень; и как якутские лошади вообще не подковываются, то всегда почти, переезжая через лед, падают. Однажды я, не досмотрев такого опасного накипеня и ехавши довольно скоро, упал с лошади и, не успев освободить ног из стремян, покатился вместе с нею по косогору и заплатил за неосмотрительность повреждением одной ноги. Разделавшись столь дешево, я благодарил провидение, что не сломал себе шею. Советую всем, кого нужда заставит ехать по сей ледовитой дороге верхом, не задумываться, ибо тамошние лошади имеют дурную привычку беспрестанно забираться вверх по косогору, и, когда наедешь при такой крутизне на накипень, нельзя ручаться в случае падения вместе с лошадью за сохранение глубокими мыслями наполненной головы.
Прибыв в Иркутск, я был весьма ласково принят господином гражданским губернатором Николаем Ивановичем Трескиным, к которому должен был за отсутствием сибирского генерал-губернатора явиться. Он мне объявил, что получив чрез охотского начальника мое донесение о приключившемся несчастии, давно уже препроводил оное к начальству вместе с испрашиванием разрешения в отправлении экспедиции к японским берегам для выручки капитана Головнина и прочих участников его бедствия. Сие неожиданное, впрочем для меня благоприятное, обстоятельство (ибо для сего единственно я предпринял многотрудную поездку из Охотска до Санкт-Петербурга) заставило меня согласно с предположением господина губернатора остаться в Иркутске в ожидании решения высшего начальства.
Между тем он, приняв великое участие в злополучии капитана Головнина, занялся вместе со мною начертанием предполагаемой экспедиции, которое и было вскоре отправлено на рассмотрение к Его Высокопревосходительству господину сибирскому генерал-губернатору Ивану Борисовичу Пестелю. Но по существовавшим тогда весьма важным политическим обстоятельствам не последовало на оное монаршего утверждения, мне же высочайше повелено было возвратиться в Охотск с разрешением от начальства отправиться со шлюпом «Дианою» для продолжения неоконченой нами описи и вмесите с сим зайти к острову Кунаширу для проведывания об участи наших соотечественников, захваченных японцами.
В продолжение зимы привезен был в Иркутск известный читателям (из записок господина Головнина) японец Леонзаймо по особенному вызову господина гражданского губернатора, которым он принят был весьма благосклонно. Прилагаемо было всевозможное старание вразумить его о приязненном расположении нашего правительства к японскому. Он, разумея довольно хорошо наш язык, казался в этом убежденным и удостоверял нас, что все русские в Японии живы и дело наше кончится миролюбиво. С сим японцем я отправился обратно в Охотск, но не верхом уже, а в покойных зимних повозках по гладкой реке Лене до самого Якутска, куда мы приехали в исходе марта месяца.
В сие время года во всех благословенных природою странах цветет весна, но здесь владычествовала еще зима, и столь суровая, что льдины, употребляемые бедными жителями вместо стекол в окнах, не были еще по обыкновению замещены слюдою с наступлением оттепели, и дорога к Охотску была покрыта весьма глубоким снегом, от которого проезд на лошадях был невозможен. Дожидаться, когда стает снег, ни я, ни мой японец не имели терпения, и мы пустились верхами на оленях, имея вожатыми их хозяев, добрых тунгусов. Я должен отдать справедливость сему прекрасному и полезнейшему из всех в услужении человека находящихся животных: верховая на нем езда гораздо покойнее, нежели на лошади. Олень бежит плавно без всякой тряски, и так смирен, что когда случалось с него падать, он оставался на месте, как будто вкопанный. Сему в первые дни мы довольно часто подвергались по причине чрезвычайной неловкости сидеть на маленьком вертляном седлишке без стремян, наложенном на самых передних лопатках, ибо олень весьма слабоспин и не терпит никакой тягости на средине спины.
Прибыв в Охотск, нашел я шлюп в самых необходимых частях исправленным. Всего же нужного исправления, по великой во многих отношениях неудобности реки Охоты, произвести в действие не было возможности. Невзирая, однако ж, на такие препятствия, при пособии деятельного начальника порта господина Миницкого мы успели приготовить шлюп к походу в такой точно исправности, как бы в лучших портах Российского государства. А потому справедливым почитаю при сем случае изъявить признательность оному отличному начальнику, много содействовавшему к предстоявшему и счастливо совершившемуся путешествию. Для умножения команды шлюпа «Дианы» прибавил он еще из Охотской морской роты одного унтер-офицера и десять солдат, а для безопаснейшего плавания отдал под мою команду один из охотских транспортов – бриг «Зотик», на коем командиром сделан лейтенант Филатов, один из офицеров командуемого мною шлюпа. Кроме сего, выбыл из моей команды лейтенант Якушкин для начальствования на другом охотском транспорте – «Павле», шедшем в Камчатку с провиантом.
18 июля 1812 года, быв в совершенной готовности к отплытию, принял я на шлюп шесть человек японцев, спасшихся с разбитого на камчатских берегах японского судна для отвозу их в отечество. В 3 часа пополудни 22 июля отправились мы в путь в сопровождении брига «Зотика».
Мое намерение было идти кратчайшим путем к Кунаширу, то есть Пиковым каналом или, по крайней мере, проливом де Фризовым. На пути нашем до самого острова Кунашира ничего особенно примечательного не случилось, кроме того, что мы однажды были подвержены чрезвычайной опасности. Около полудня 27 июля небо от пасмурности очистилось так, что мы хорошо могли определить свое место, от которого в полдень остров св. Ионы был к югу в 37 милях. Остров сей открыт командором Биллингсом во время плавания его на судне «Слава России», предпринятого им из Охотска в Камчатку. Географическое положение его по астрономическим наблюдениям весьма верно определено капитаном Крузенштерном. Вообще сказать можно, что все те места, которые сей искусный мореплаватель определил, могут служить почти столь же точною поверкою хронометрам, как и Гринвичская обсерватория.
Посему мы нимало не сомневались в истинном положении своем от оного острова, равно как и наше место в полдень сего дня было определено с довольною точностью. Почему мы и стали править таким образом, чтоб миновать остров милях в 10 расстояния, а бригу «Зотику» приказал я чрез сигнал держаться от нас в полумили. Намерение мое было, если погода позволит, осмотреть остров св. Ионы, весьма редко видимый охотскими транспортами и компанейскими судами, так как он лежит не на пути обыкновенного тракта из Камчатки в Охотск.
С полуночи на 28 июня ветер продолжал дуть при густом тумане, сквозь который в 2 часа увидели мы прямо перед собою высокий камень в расстоянии не более 20 сажень. Тогда положение наше было самое опасное, какое только представить себе можно: среди океана в таком близком расстоянии от утесистой скалы, о которую в минуту могло разбиться судно на мелкие части, нельзя было и помышлять об избавлении. Но провидению угодно было спасти нас от предстоявшего нам бедствия. В мгновение мы, отворотив, уменьшили ход шлюпа и хотя, сделав сие, нельзя было вовсе избежать близкой опасности, но можно было уменьшить вред, причиняемый судну ударом о камень или приткновением к мели. Уменьшив ход шлюпа, мы получили один легкий удар носовою частью и, усмотрев чистый к югу проход, пошли в него и миновали вышеупомянутый камень и другие еще открывшиеся в тумане камни небольшим проливом.
Пройдя сии врата, мы опять, убавив ход, предались на произвол течения и вышли другим проливом между новыми камнями на безопасную глубину. После сего, наполнив паруса, удалились от сих опасных камней. Бригу «Зотику» чрез туманный сигнал дано знать о близкой опасности, но он, держась у нас на ветре, избежал угрожавшего нам великого бедствия.
В четвертом часу туман прочистился, и мы увидели всю великость опасности, от которой избавились. Весь остров св. Ионы с окружающими его камнями открылся очень ясно. Он в окружности имеет около мили и походит более на высунувшийся из моря большой камень конической фигуры, нежели на остров, отовсюду утесист и неприступен. К востоку в близком от него расстоянии лежат четыре больших камня, но между которыми из них пронесло нас течением за густым туманом мы не могли приметить.
При взгляде на сии страшные для мореходцев среди океана воздымающиеся из воды громады воображение наше исполнилось гораздо большим ужасом, нежели каковым мы были объяты в прошедшую роковую ночь. Опасность, которой мы внезапно подверглись, столь быстро миновала, что не успела в нас возродиться и боязнь от погибели, неминуемо долженствовавшей воспоследовать, когда шлюп, казалось, должен был о первую скалу, стоявшую прямо впереди, удариться и раздробиться. Но обходя оную в таком близком расстоянии, что можно было б на нее наскочить, вдруг шлюп, прикасаясь к мели, сильно три раза потрясся. Признаюсь, что сие потрясение потрясло и всю мою душу. Между тем волны, о скалы ударяющие, раздирая воздух, страшным шумом заглушали всякое отдаваемое на шлюпе повеление, и сердце мое замерло с последнею мыслью, что при общем кораблекрушении погибнут и все японцы, чрез кораблекрушение нам провидением посланные как средство к освобождению в неволе томящихся наших сослуживцев.
Кроме острова св. Ионы, во время прочистившейся погоды мы имели удовольствие видеть бриг «Зотик» не в дальнем от нас расстоянии. Дав таким образом нам осмотреться, покрыл нас по-прежнему густой туман, и зрение наше за густотою оного простиралось вокруг токмо на несколько сажень. После сего опасного случая мы, кроме обыкновенных на море препятствий от противных ветров, ничего особенного любопытства заслуживающего не встретили. Первую землю мы увидели в третьем часу пополудни 12 августа; оная составляла северную часть острова Урупа. Противные ветры и туманы не позволили нам пройти де Фризовым проливом прежде 15 числа, и те же препятствия продержали нас у берегов островов Итурупа, Чикотана и Кунашира еще 13 дней, так что мы в гавань последнего из сих островов вошли не прежде как 26 числа августа.
Обозрев в гавани все укрепления и проходя мимо оных не далее пушечного выстрела, заметили мы сделанную вновь о 14 пушках в 2 яруса батарею. Скрывавшиеся в селении японцы с самой минуты нашего появления в заливе в нас не палили, и нам нельзя было усмотреть никакого движения. Все селение с морской стороны завешено было полосатою тканью, чрез которую только видны были одни кровли больших казарм; гребные их суда все были вытащены на берег. По такой наружности имели мы причину заключить, что японцы привели себя в лучшее противу прошлогоднего оборонительное положение, почему и остановились мы на якоре в двух милях от селения. Выше сказано, что в числе японцев был на «Диане» один несколько разумевший русский язык, по имени Леонзаймо. Он вывезен за 6 лет пред тем лейтенантом Хвостовым. Посредством сего человека изготовлено было на японском языке к главному начальнику острова краткое письмо, смысл коего извлечен был из доставленной ко мне от господина иркутского гражданского губернатора записки.
Г-н губернатор, объявив в записке своей причины, по которым шлюп «Диана» пристал к берегам японским, и описав изменнический поступок в захвате капитана Головнина в плен, заключил следующее: «Несмотря на таковой неожиданный и неприязненный поступок, быв обязаны исполнить в точности высочайшее повеление Великого Императора нашего, мы возвращаем всех японцев, претерпевших кораблекрушение у берегов Камчатки, в их отечество. Да послужит сие доказательством, что с нашей стороны не было и нет ни малейшего неприязненного намерения; и мы уверены, что взятые на острове Кунашир в плен капитан-лейтенант Головнин с прочими также будут возвращены как люди совершенно невинные и никакого вреда не причинившие. Но ежели, сверх нашего ожидания, пленные наши возвращены теперь же не будут, по неимению ли на то разрешения от высшего японского правительства или по другим каким причинам, то для требования оных людей наших в будущем лете придут вновь корабли наши к японским берегам».
При переводе сей записки Леонзаймо, на коего я возлагал всю надежду в усердном содействии в пользу нашего дела, обнаружил явным образом свое коварство. За несколько дней до прихода нашего в Кунашир я просил его заняться переводом, но он всегда отзывался, что записка пространна, и он перевести ее не может, «Я, – говорил он ломаным русским языком, – толкуй, что вы мне сказывай, и буду писать коротенькое письмо, у нас шибко мудрено пиши длинное письмо, япон манер не любить поклон; самый дела нада пиши, у нас китаец все такое пиши, то пиши, совсем ума потеряй». После такой японской морали надобно мне было согласиться, чтобы он изложил хоть один смысл. В день прибытия нашего в Кунашир, призвав его в каюту, я спросил письмо. Он подал мне оное на полулисте, кругом исписанном. По свойству их иероглифического языка одною литерою выражать целое речение оно долженствовало заключать в себе подробное описание дел, казавшихся ему важными для сообщения своему правительству, следовательно, для нас весьма невыгодных. Я тотчас сказал ему, что оно очень велико для одного нашего предмета, и что верно им много прибавлено своего; я требовал, чтоб он прочитал его мне, как может, по-русски.
Нимало не оскорбившись, он объяснил, что тут три письма: одно краткое об нашем деле; другое о кораблекрушении в Камчатке японцев; третье о его собственных в России испытанных несчастьях. На сие объявил я ему, что теперь нужно послать одну только нашу записку, а другие письма можно оставить до будущего случая. Если же он непременно ныне свои письма послать желает, то чтобы он оставил мне с оных копии. Он тотчас переписал без всякой отговорки отделение короткой нашей записки; на других же остановился, сказывая, что шибко мудрено переписывать. «Как может быть мудрено, когда ты сам писал?» Он отвечал, рассердившись: «Нет, я лучше это изломаю!» – и с этими словами схватил перочинный нож, отрезал ту часть листа, на которой написаны были два письма, положил его в рот и с коварным и мстительным видом начал жевать и при мне в несколько секунд проглотил. Что в них заключалось, остается для нас тайною. И сему хитрому, по-видимому, злобному японцу необходимость заставляла меня себя вверить! Нужно мне было только увериться, действительно ли на оставшемся лоскутке описывается наше дело.
В продолжение похода, почасту занимаясь с ним разговорами о разных предметах касательно Японии, записывал я некоторые переводы слов с русского на японский язык и любопытствовал знать без всякого тогда намерения, как пишутся по-японски некоторые приходившие мне на ум русские фамилии, в том числе имя всегда присутствовавшего в моей памяти несчастного Василия Михайловича Головнина. Я просил его показать мне то место на записке, где написана фамилия господина Головнина, и, сравнив после начертание литер с прежде им написанными, совершенно удостоверился, что дело идет об нем.
Сие письмо поручил я одному из наших японцев доставить лично начальнику острова; мы высадили его на берег противу того места, где стояли на якоре. Японец вскоре встречен был мохнатыми курильцами, кои, надобно думать, надзирали за всеми нашими движениями, спрятавшись в высокой и густой траве. Наш японец вместе с ними пошел к селению и лишь только приблизился к воротам, как с батарей начали палить из пушек ядрами прямо в залив; это были первые выстрелы со времени нашего прибытия. Я спросил у Леонзайма, для чего палят, когда видят, что один только человек, съехавший с русского корабля, смелыми шагами идет к селению? Он отвечал: «В Японии все так, такой закон: не убей человека, а палить надо». Сей непонятный поступок японцев вовсе почти истребил во мне породившуюся было утешительную мысль о возможности вести с ними переговоры.
Сперва мы, обозревая залив, подходили близко к селению, и они по нас не палили. Но сделанный нашему парламентеру прием ввергнул меня опять в отчаяние, ибо настоящую причину сих выстрелов постигнуть было трудно: на шлюпе не было производимо никаких движений, и наш катер, отвозивший японца на берег, находился уже при шлюпе. У ворот окружила нашего японца толпа людей, и мы скоро потеряли его из виду. Три дня прошло в тщетном ожидании его возвращения.
Во все сие время наше занятие состояло в том, что мы с утра до вечера смотрели на берег в зрительные трубы, так что все предметы до малейшей тычинки (от места, куда мы высадили своего японца, до самого селения), совершенно нам примелькались. Невзирая, однако ж, на сие, нередко воображению нашему казались они движущимися, и обманутый таким призраком с восторгом восклицал: «Идет наш японец!» Иногда же долгое время мы все пребывали в заблуждении, сие случалось во время восхождения солнца при густом воздухе, когда от преломления лучей все предметы чрезвычайно в странном виде увеличиваются. Нам представлялись по берегу бродящие с распущенными крыльями вороны японцами в широких их халатах. Сам Леонзаймо несколько часов сряду не выпускал из рук трубы и казался сильно встревоженным, видя, что никто не появляется из селения, которое как будто превратилось для нас в закрытый гроб.
При наступлении ночи мы всегда содержали шлюп в боевом порядке. Глубокая тишина нарушаема только была отголосками сигналов наших часовых, которые, распространяясь по всему заливу, предваряли скрытых врагов наших, что мы не дремлем. Имея нужду в воде, я приказал послать к речке гребные суда с вооруженными людьми для наливания бочек водою и в то же время высадил на берег другого японца, чтоб он известил начальника, для чего с российского корабля поехали суда к берегу. Я желал, чтоб Леонзаймо написал краткую о том записку, но он отказался, говоря: «Когда на первое письмо не сделано никакого ответа, то я опасаюсь по нашим законам более писать», а советовал мне послать на русском языке записку, которую мог перетолковать отправляемый японец, что мною и было сделано.
Чрез несколько часов сей японец возвратился и объявил, что он был представлен начальнику и отдавал ему мою записку, но он ее не принял. Тогда наш японец пересказал ему на словах, что с российского корабля съехали люди на берег наливаться у речки водою, на что начальник отвечал: «Хорошо, пускай берут воду, а ты ступай назад!» – и, более не сказав ни слова, ушел. Наш японец, хотя и оставался несколько времени в кругу мохнатых курильцев, но по незнанию курильского языка не мог ничего от них узнать. Японцы же, стоявшие, как он нам рассказывал, в отдаленности, не смели к нему приближаться, и наконец курильцы почти насильно проводили его за ворота. По своему простодушию японец признался мне, что имел желание остаться на берегу и просил начальника со слезами позволить ему хотя бы одну ночь пробыть в селении, но ему с гневом было в том отказано.
Из таковых поступков с нашим бедным японцем мы заключили, что и первого приняли не лучше, но он, вероятно, опасаясь по свойственной японцам недоверчивости возвратиться на шлюп без всяких сведений об участи наших пленных, скрылся в горах или, может быть, пробрался к другому какому-нибудь селению на острове.
Желая запастись водою в один день, приказал я в четыре часа пополудни послать остальные порожние бочки на берег. Японцы, присматривавшие за всеми нашими движениями, когда уже гребные наши суда стали подъезжать к берегу, начали с батарей палить из пушек холостыми зарядами. Избегая всякого действия, могущего казаться им неприятным, я тотчас приказал сделать сигнал, чтоб все гребные суда возвратились к шлюпу. Японцы, приметив сие, палить перестали. В продолжение семидневного нашего в заливе Измены пребывания мы ясно видели, что японцы во всех своих поступках показывали величайшую к нам недоверчивость, и начальник острова – по собственному ли произволу или по предписанию высшего начальства – вовсе отказался иметь с нами сношения.
Мы были в величайшем недоумении, какими бы средствами проведать об участи наших пленных. Прошлым летом оставлены были в рыбацком селении вещи, принадлежавшие сим несчастным; мы желали удостовериться, взяты ли оные японцами. Для сего приказал я командиру брига «Зотик» лейтенанту Филатову вступить под паруса и идти к тому селению с вооруженными людьми для осмотра оставленных вещей. Когда бриг подходил к берегу, с батарей палили из пушек, но по дальности расстояния опасаться было нечего. Через несколько часов лейтенант Филатов, исполнив порученное дело, мне донес, что ничего из вещей, принадлежащих пленным, в доме не нашел. Сие показалось нам хорошим признаком, и мысль о том, что наши соотечественники живы, всех нас ободряла.
На другой день я опять послал на берег японца уведомить начальника, для какой надобности ходил «Зотик» к рыбацкому селению; с ним же послана была краткая записка на японском языке. Мне стоило величайшего труда убедить Леонзайма написать ее. В ней заключалось предложение, чтобы начальник острова выехал ко мне навстречу для переговоров. В той же записке желал я еще обстоятельнее описать, с каким намерением ездила наша шлюпка в рыбацкое селение, но несносный Леонзаймо оставался непреклонным. Посланный японец возвратился к нам на другой день рано утром, и чрез Леонзайма мы от него узнали, что начальник принял записку, но, не дав от себя никакого письменного ответа, велел только сказать: «Хорошо, пускай русский капитан приедет в город для переговоров».
Такой отзыв был то же, что и отказ, и потому с моей стороны согласиться на сие приглашение было бы безрассудно. Относительно же извещения, зачем выходили наши люди на берег в рыбацкое селение, начальник отвечал: «Какие вещи? Их тогда же возвратили назад». Двусмысленный сей ответ расстроил утешительную мысль о существовании наших пленных. Японца нашего также приняли, как и прежнего: не пустили его ночевать в селении. И он провел ночь в траве против нашего шлюпа. Продолжать столь неудовлетворительные переговоры посредством наших японцев, не знающих русского языка, оказалось вовсе бесполезным. На посланные от нас на японском языке в разные времена письма от начальника не получили мы ни одного письменного ответа. И, по-видимому, ничего более не оставалось нам делать, как опять удалиться от здешних берегов с мучительным чувством неизвестности.
Японца Леонзайма, знающего русский язык, отправить на берег для переговоров с начальником острова я не решался без крайней необходимости, опасаясь, что ежели он будет задержан на острове или сам не захочет возвратиться оттуда, то мы потеряем в нем единственного переводчика, и потому я вознамерился наперед употребить следующий способ. Я признал возможным и правильным, не нарушая мирного нашего к японцам расположения, пристать нечаянным образом к одному из Японских судов, проходящих по проливу, и без употребления оружия схватить главного японца, от коего можно было бы получить точное известие об участи наших пленных, и чрез то освободить себя, офицеров и команду от тягостного бездейственного положения и избавиться второго к острову Кунаширу прихода, нимало не обещавшего лучших успехов в предприятии. Ибо опыт совершенно уверил нас, что все меры к достижению желаемого конца были бесполезны.
К несчастию, в продолжение трех дней ни одно судно не появлялось в проливе, и мы думали, что их судоходство по причине осеннего времени прекратилось. Оставалась теперь последняя неиспытанная надежда на Леонзайма, то есть отправить его на берег для получения возможных сведений, а дабы изведать расположение его мыслей, я прежде объявил, чтоб он написал письмо в свой дом, ибо шлюп завтра пойдет в море. Тогда он весь в лице изменился и, с приметною принужденностью поблагодарив меня за уведомление, сказал: «Хорошо, я напишу, только чтоб меня домой более не дожидались». И потом продолжал говорить с жаром: «Самого меня хоть убей, больше я не пойду в море, мне уже ничего теперь не остается, как умереть между русскими». С такими мыслями человек не мог для нас быть ни в каком случае полезным; ожесточение его чувствований нельзя было не признать справедливым, ведая шестилетнее его в России страдание. И я даже опасался, чтоб он, лишась надежды возвратиться в свое отечество, не покусился в минуту отчаяния на жизнь свою, и потому должен был решиться отпустить его на берег, дабы он, зная подробно все обстоятельства несчастного с нами происшествия, представил начальнику в настоящем виде теперешний наш приход, и преклонил его вступить с нами в переговоры.
Когда я объявил о сем Леонзайме, то он поклялся непременно возвратиться, какие бы ни получил сведения, если только начальник силою его не задержит. Для такого сбыточного случая я взял следующую осторожность: вместе с Леонзаймом я отправил другого японца, бывшего уже один раз в селении, и снабдил первого тремя билетами: на первом написано было «Капитан Головнин с прочими находится на Кунашире»; на втором – «Капитан Головнин с прочими отвезен в город Матсмай, Нагасаки, Эддо»; на третьем – «Капитан Головнин с прочими убит». Отдавая сии билеты Леонзайму, я просил его, ежели начальник не позволит ему к нам возвратиться, отдать соответствующий полученным сведениям билет с отметкою города или другого примечания сопровождающему его японцу.
4 сентября высажены они были на берег. На другой день, ко всеобщей радости, увидели мы обоих их возвращающихся из селения, и тотчас послана была от нас за ними шлюпка. Мы ласкались надеждою, что Леонзаймо доставит нам наконец удовлетворительное сведение. Не упуская их из глаз, в зрительные трубки усмотрели мы, что другой японец поворотил в сторону и скрылся в густой траве, а на посланной шлюпке приехал к нам один Леонзаймо. На вопрос мой, куда ушел другой японец, отвечал он, что того не знает.
Между тем все мы с нетерпением ожидали услышать привезенные им вести. Но он изъявил желание сообщить мне их в каюте, где при лейтенанте Рудакове начал пересказывать, с какою трудностью был он допущен к начальнику, который, будто бы не дав ему ничего выговорить, спросил: «Для чего капитан корабля не приехал на берег держать совет?» Леонзаймо отвечал: «Не знаю, а меня теперь он прислал к вам спросить у вас, где капитан Головнин с прочими пленными». Между страхом и надеждою ожидали мы сделанного ему на сей вопрос начальником ответа, но Леонзаймо, запинаясь, начал осведомляться, не поступлю ли я с ним худо, если он будет говорить правду. И получив от меня уверение о противном, объявил нам ужасную весть в следующих словах: «Капитан Головнин и все прочие убиты!»
Такое известие, поразившее всех нас глубокою печалью, произвело над каждым то естественное чувствование, что мы не могли далее взирать равнодушно на берег, где пролита кровь наших друзей. Не имея от начальства никакого предписания, как поступить в таком случае, признавал я законным произвесть над злодеями возможное по силам нашим и, как мне казалось, справедливое мщение, быв твердо уверен, что наше правительство не оставит без внимания такого со стороны японцев злодейского поступка. Мне надлежало только иметь вернейшее доказательство, нежели одни слова Леонзайма. Для сего я послал опять его на берег, чтоб он испросил у японского начальника письменное тому подтверждение. При сем Леонзайму и оставшимся четырем японским матросам обещано было совершенное освобождение, когда мы решимся действовать неприятельски. Между тем приказал я на обоих судах быть в готовности к нападению на японское селение.
Леонзаймо хотел в тот же день возвратиться, но мы его не видали. В следующий день он также из селения не показывался, дожидаться долее его возвращения было совсем безнадежно. Дабы удостовериться в ужасной истине о смерти наших пленных, которая невозвращением Леонзайма сделалась, к великому нашему утешению, сомнительною, я принял уже твердое намерение не оставлять залива, пока не представится удобный случай захватить настоящего японца с берега или с какого-нибудь судна, чтоб выведать сущую правду, живы ли наши пленные.
6 сентября поутру увидели мы едущую японскую байдару. Я послал на двух гребных судах лейтенанта Рудакова завладеть оною, назначив под его команду двух офицеров – господ Среднего и Савельева, вызвавшихся добровольно к сему первому неприятельскому действию. Посланный отряд наш вскоре возвратился с байдарою, которою он овладел подле самого берега. Бывшие на ней японцы разбежались, а токмо два из них и один мохнатый курилец пойманы были господином Савельевым на берегу в густом тростнике, от которых, однако ж, мы не могли получить никаких сведений касательно наших пленных. Когда я начинал с ними говорить, они тотчас падали на колени и на все мои вопросы отвечали с шипением: «Хе, хе!» Никакие ласки не могли их сделать словесными животными. «Боже мой, – подумал я, – каким чудесным образом возможно нам будет вступить когда-нибудь в объяснения с сим непостижимым народом?»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.Что полезно знать для успеха в делах с японцами и китайцами Вот уже шесть десятилетий мой журналистский долг предписывает мне рассказывать соотечественникам о Китае и Японии. Горжусь тем, что мне удалось сломать некоторые предвзятые стереотипы, пробудить интерес и
Памятник, принадлежащий матросу 1-й статьи Егору Киселеву, находившемуся в дальнем вояже на шлюпе «Восток» под командой капитана 2-го ранга Беллинсгаузена в 1819, 1820, 1821 годах 24-го. Изволил прибыть государь на Кронштадтский рейд для осмотра шести судов, отправляющихся в
ЗАПИСКИ ФЛОТА КАПИТАНА ГОЛОВНИНА О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ЕГО В ПЛЕНУ У ЯПОНЦЕВ Предуведомление Не нужно распространяться о том, сколь мало Япония известна в Европе. Хотя было время, когда японцы, не имея понятия о корыстолюбии европейцев, допускали их в свое государство и
Бои с японцами и немцами В советское время была очень распространена легенда о том, что, если человек не был дворянином, на успешную карьеру офицера в составе Русской императорской армии ему и надеяться было нечего. Это, конечно же, не соответствует действительности. И
Приложение 9 Выдержки из объяснительной записки капитана 2-го ранга Е. М. Иванова руководству ГРУ от 25 июня 1963 года (из архива ГРУ ГШ) С Профьюмо я встречался пять раз: у лорда Астора, в приемной Уарда и в посольстве, не считая других встреч на приемах в посольствах западных
1812-й, 1813-й, 1814-й В день Рождества Христова 1812 года Александр издал знаменитый манифест об окончании Отечественной войны и изгнании захватчиков из российских пределов: «Объявленное нами при открытии войны сей свыше меры исполнилось: уже нет ни единого врага на лице земли
В дальнем плавании Декабрь 1995 года – март 1996 года.В декабре 1995 года шла подготовка к совместному плаванию корабельных самолетов Су с двигателями АЛ-31Ф и авианосца «Адмирал Кузнецов». Корабль вышел из места базирования и находился в Мотовском заливе Баренцева моря. К нему
В большом океанском плавании 1Примерно к середине 50-х годов завершился первый этап развития советского Военно-Морского Флота, который охватывает первое послевоенное десятилетие. На этом этапе строительство флота шло в основном по пути создания эскадр надводных
4. Плавания Головнина и Рикорда на шлюпе «Диана» в Охотском море (1809–1813) Лейтенант Василий Михайлович Головнин пришел на шлюпе «Диана» из Балтийского моря в Петропавловск 25 сентября 1809 года.В 1810 г. «Диана» ходила из Петропавловска в Ново-Архангельск, причем на пути были
В ПЛАВАНИИ Ушел в плавание мальчик, вернулся взрослый. Пережито, передумано было за два с половиной года больше, чем за все восемнадцать лет перед тем.Ушел музыкант, вернулся моряк. Правда, командира из Ники не получилось. Он так и не выучился приказывать по-военному,
